Главное возражение против религии: если Бог есть, то почему Он так последовательно и неуклонно скрывает Себя от всякого объективного и систематического наблюдения?
В какой-то мере (хотя это лишь одна сторона дела) мы уже ответили на этот вопрос: очевидно, Всевышний не хочет, чтобы Его воспринимали как объект, хотя бы и самый высший среди других объектов. Если бы его существование можно было доказать, то на сегодняшнем уровне нашего развития это угрожало бы всеобщим идолопоклонством, т.е. отказом от собственной ответственности за самих себя и за окружающий мир. Поэтому богословскому знанию обязательно предшествует вера как свободное согласие на бытие Бога, как готовность вступить с Ним в личное общение, в духовный диалог. Инициатива общения может исходить от любой из сторон, но согласие на общение должно быть взаимным. Непосредственное познание Бога возможно только через Его откровение о Себе Самом, причем каждое «прикосновение» Всевышнего глубоко воздействует на воспринимающего человека. Чередование самооткровения Бога с Его самосокрытием есть главный метод Божественной педагогики, воспитывающей человека как самостоятельную личность.
Еврейский теолог Франц Розенцвейг (нач. ХХв.) энергичио усиливает этот тезис, утверждая, что Всевышний не только скрывает Себя, но создает ситуации, доказывающие невозможность Его существования:
«Чтобы различить между свободными и рабскими душами, недостаточно скрыть от них Его действия в мире. Ибо всегда найдутся осторожные, которые на «всякий случай» будут придерживаться того, что им не только не повредит, но и — с весьма большой вероятностью — может оказаться полезным. Однако Бог, желающий отделить зерно от плевел, должен не только не помогать, но и по настоящему мешать. Иначе невозможно: Он должен испытывать людей. Недостаточно просто скрыть Его пути человека: надо воистину вводить его в заблуждение,. Всевышний должен воздвигать перед человеком препятствия и даже скрыть от него возможность увидеть Свои деяния — чтобы человек мог верить в Него и полагаться на Него по-настоящему, то есть исходя из своей свободы (Таргум. М. 1990, вып.1, стр.37).
Однако, если бы дело ограничивалось таким четким разделением по содержанию и методам, то отношения между богословием и наукой воспринимались бы как взаимодополнительные и не было бы речи о каком-то расколе или конфликте. Крупнейшие творцы научного мышления охотно шли на компромисс, но в итоге все попытки такого рода окончились неудачей. С позиций богословия, мир есть творение Бога и поэтому является Его объективным отображением. Такое стремление представить мир как развернутый образ Творца входит в прямое противоречие с научным методом. С другой стороны, для научного (как, впрочем, и для философского) мышления почти невозможно утверждать о существовании чего-то, что в принципе не может быть этим мышлением охвачено как объект. Для мышления чрезвычайно трудно признать свою вторичность и согласиться с тем, что все мировые законы не изначальны, но сотворены Богом, который Сам находится за пределами всего, что Он сотворил.
Не менее трудно для мышления согласиться с тем, что оно не является высшей инстанцией и в самом человеке, согласиться с тем, что человек должен по образу Творца стать личностью, владеющей всем своим внутренним миром, включая мышление, волю, чувства и влечения. Можно сказать, что конфликт научного и религиозного сознания есть выражение глубокого антропологического кризиса, который может быть преодолен только через восхождение человека на более высокую ступень внутреннего развития.
Подчеркивая трудность согласования научного и богословского подхода к миру, мы не должны забывать, что сама наука стала возможной только в рамках средневекового христианского богословия, которое утверждало, что Бог сотворил как материю мира, так и законы, управляющие этой материей. Современный христианский апологет Андрей Кураев пишет:
«То, что мир сотворен, а не порожден Богом, означает, что сам мир не есть Бог. Монотеизм производит демифологизацию мира. И тем самым делает его доступным для немистического познания... Как христианину не придет в голову ставить химические эксперименты по выяснению состава Св.Даров, так и язычник, воспринимающий мир как непосредственное проявление Божества, не может позволить насиловать святыню. Позиция язычника сегодня нам может показаться более экологичной, более нравственной — но все же она содержит в себе явственный запрет на науку. Во всяком случае, на ее возникновение: традиционные общества могут в меру своей секуляризации принимать принципы уже открытого европейцами мироустройства, но не могут сами их формулировать» (Диакон Андрей Кураев. Традиция. Догмат. Обряд. М. 1995, стр.326).
Вспомним в связи с этим яркий эпизод: великий язычник Нового Времени Гете считал, что Ньютон не постигает природу действительного, т.е. живого и естественного света, поскольку, пропуская его через стеклянную призму, он совершил над ним насилие, умертвил его! На достаточно высоком уровне своего развития наука начинает охотно прислушиваться к некоторым натурфилософским интуициям Гете, но ясно, что на базе гетевского мировосприятия экспериментальная наука вообще не могла бы возникнуть.
Общее происхождение христианского богословия и науки снова заявляет о себе в нашу кризисную эпоху:
«Их единство, — продолжает А.Кураев, — на пороге третьего тысячелетия, может быть, важнее и прочнее, чем когда бы то ни было. Ничто так не объединяет, как наличие общего врага. Второе пришествие язычества и есть тот общий враг, который помогает христианской вере и науке больше ценить друг друга. Мир суеверий и шарлатанов одинаково враждебен универсумам монастырей и университетов» (там же, стр.353).
Религиозные корни технического творчества человека, предшествующего современной науке, можно найти в тех архаичных мифах, в которых Бог открывается не просто как Творец, но как Всемогущий Ремесленник, созидающий мир буквально Своими трудовыми руками. Из живых реликтов этой древнейшей религии укажем на сохранившийся поныне абхазский монотеистический культ Всевышнего, как Небесного Кузнеца — символическая священная кузня и сегодня стоит во дворе каждой абхазской семьи, соблюдающей традиции предков (описанию и анализу этого культа в нашей книге посвящена отдельная глава).
Великий русский мыслитель В.И.Вернадский, влияние которого в наши дни продолжает возрастать, писал о конфликте между религией и наукой:
«Если же мы всмотримся во всю историю христианства в связи с вековым его спором с наукой, мы увидим, что под влиянием этой последней понимание христианства начинает принимать новые формы, и религия поднимается в такие высоты и спускается в такие глуби души, куда наука не может за ней следовать... Как христианство не одолело науки в ее области, но в этой борьбе глубже определило свою сущность, так и наука в чуждой ей области не сможет сломить христианскую или иную религию, но ближе определит и уяснит формы своего ведения» (В.И.Вернадский. Избранные труды по истории науки. М. 1981, стр.52).
И все же главные надежды на будущее создатель учения о «ноосфере» (от греч. Нус: ум, разум) связывает с наукой: «Мы живем в особую эпоху, находимся на гребне взрывной волны научного творчества... Взрывы научного творчества указывают на то, что через столетия повторяются периоды, когда скапливаются в одном или немногих поколениях, в одной или многих странах богато одаренные личности, умы которых создают силу, меняющую биосферу... В сущности, сейчас это, вероятно, самое крупное явление, имеющее место на нашей планете — то, которое должно было бы обращать на себя наше особое внимание и должно было бы направлять на расчищение его хода всю нашу волю... Эти величайшие достижения научной мысли неизбежно отражаются уже сейчас на всей духовной структуре человечества. Они отражаются и на его жизни, на его идеалах, на его быте. С ним неизбежно связан новый рост философской мысли и новый подъем религиозного творчества » (там же, стр.235-241).
Надо сказать, что в последнее время развитие науки в какой-то мере идет навстречу богословским требованиям. Однако несмотря на это, становится все более очевидным, что сама наука имеет черты замкнутой и нетерпимой псевдорелигиозной конфессии. Научная «парадигма», определяемая как внутренне связанная совокупность методов постановки проблем и их решения, приводит к принципу отказу принимать во внимание те факты, которым в пределах этой парадигмы не находится места. Именно этим самоограничением достигается практическая эффективность науки, но тем самым снижается ее претензия на универсальность и объективность. Но даже развитие в пределах существующей парадигмы приводит к некоторому сближению научных и богословских позиций. К числу важнейших открытий надо отнести космологическую теорию «большого взрыва»: возникновнию материальной вселенной из некоего «первоатома». Пространство при этом рассматривается не как вместилище материи, но как ее свойство: если нет материи, то нет и пространства — поэтому можно говорить о Вселенной конечной по своей массе и размерам.
Еще более важным с богословской точки зрения является установление так называемого «антропного» принципа (от греч. Антропос: человек). Достоверно доказано, что существование такого сложного биологического объекта, как человек, требует сочетания большого числа независимых параметров, допустимые значения которых включены в очень узкие пределы. Можно сказать, что вселенная «сделана» так, чтобы стало возможным существование человека. При этом, в силу конечности вселенной и доказанной универсальности химических элементов, становится оправданным представление о нашей планете как о единственном объекте во вселенной, на котором имеет место сочетание всех необходимых условий для существования высших форм органической жизни. Наивное представление о множественности обитаемых миров сменяется убеждением, что даже существование одного такого мира — нашей земли, теоретически имеет исчезающе малую вероятность. Если эти выводы во всем их значении будут восприняты религиозным сознанием, то это постепенно выведет его из состояния затяжного шока, в которое оно было ввергнуто открытием Коперника.
Библейский антропоцентризм, от которого даже многие теологи поспешили отказаться, по-видимому, восстанавливается на более глубоком уровне. Представление о мире и человеке как творении Бога требует осознать, что внутренняя сложность и качественное разнообразие принципиально более значимы по сравнению с интенсивностью, количеством или размерами. Этот принцип последовательно проведен в священной библейской истории. Ее стержнем постоянно оказываются события и явления, несущественные и периферийные с объективистской точки зрения: отдельные личности, малочисленные народы, небольшие территории. При этом о делах масштабных и грандиозных ничего не говорится, или упоминается вскользь, только в связи с избранными реальностями малого масштаба, но великого значения.
Дальнейшее развитие науки, вероятно, приведет к более глубокому обоснованию интуитивного архаического представления о священном пространстве, в средоточии которого стремится быть человек.
Таким средоточием оказывается не формальный геометрический центр, но место максимальной концентрации качественного многообразия, место «сгущения» значений и смыслов. Священное пространство организуется вокруг своего центра, как средневековый город — вокруг храма, а храм — вокруг алтаря. То же самое относится и к переживанию священного времени: оно измеряется не числом оборотов Земли вокруг Солнца, но содержательностью происходящих событий, почему и сказано: «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет как один день» (2 Петр.3:8). Священное время, как растение из семени, вырастает из коротких, но узловых моментов, в которые совершаются решающие, судьбоносные события. «Божественная стратегия», которая является выражением сущности Творца, такова, что вся огромная Вселенная может быть создана ради одной маленькой планеты Земля. Миллиарды лет развития самой Земли могли иметь главной целью последний, самый короткий этап: создание среды обитания и выращивание того уникального животного, которому Творец мог бы особым и единичным актом придать способность стать человеком.
Более тонкое и реалистичное представление о сотворении человека должно постепенно излечить нас от последствий второй тяжелейшей травмы, которая была причинена религиозному сознанию теорией эволюции Дарвина. Человек, в отличие от ангела, не сразу создается в полноте образа Божия, но осуществляет в себе этот образ на долгом и порой мучительном пути сначала природной эволюции, а затем — исторического процесса. По воле Всевышнего, человек — дитя природы, ее высший и самый ценный плод. Однако природа — не только средство для становления человека, не только среда его обитания: она имеет самостоятельное значение в замысле Творца, и ее спасение — в руках человека. Именно в этом состоит религиозное обоснование того нового отношения к природе, которое настойчиво прокладывает себе путь, обещая изменить к лучшему лицо нашей цивилизации. На этом вопросе необходимо остановиться подробнее..
Апостол Павел, имея ввиду окружающую нас природу, писал:
«Думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8:18-23). Тварь: здесь греч. Ктисис, в смысле «неразумная тварь».
Этот замечательный текст на протяжении веков привлекал к себе внимание многочисленных толкователей. Но особенно смелые мысли были по этому поводу высказаны русскими православными богословами рубежа XX века. Так, комментатор «Толковой Библии» Н.П. Розанов пишет:
«Люди мыслящие и наблюдательные должны хорошо знать, что природа находится в ненормальном состоянии. Они как бы слышат ее вздохи! — Стенает и мучится... В том и другом выражении содержится намек на то, что природа испытывает такие же тяжкие муки, какие испытывает рожающая женщина (на это особенно указывает греческое слово «мучится» — СИНОДИНЭЙ, корень которого — АДИНЭС: «муки родильницы»). Этим Апостол указывает на то, что мучения природы — не бесцельны: она тщится, так сказать, породить новую жизнь, но не может этого достигнуть. Отсюда нам проясняется и значение многообразных катастроф, какие испытала и продолжает испытывать наша планета. Они не бесцельны и не бессмысленны, а представляют собой только отдельные моменты, какие должна пройти наша планета на пути к той фазе своего существования, которая совпадает с восстановлением славы чад Божиих» (Толковая Библия А. П. Лопухина. Спб., 1911, стр.473).
Речь идет, таким образом, о какой-то трансформации природной жизни, о предстоящем ее «разрешении от бремени», которое изменит состояние природы в самом ее онтологическом корне. Употребленное ап.Павлом греческое слово АПОКАРОДОКИЯ, переведенное как: «с надеждой», буквально означает — «стояние с протянутой вперед головой», или — «пристальное смотрение вдаль». Среди подобных «смотрящих вдаль» особо выделяется такой авторитетный и строго ортодоксальный богослов, как епископ Феофан Затворник, недавно причисленный к лику святых. Вот какие мысли вызывает у него приведенный выше текст апостола:
«Что мешает предположить общее всей твари сокровенное сетование о печальном ее вместе с нами положении? Животные имеют смысл и чувства, в растениях заметны следы чувства и влечений: что мешает предположить темное некое чутье и в процессах кристаллизации и химического сродства? А за этим останется уже кое-что, в чем не видится будто никакого чутья — стихии и силы. Но и над ними следует предположить нечто господствующее, распоряжающееся, заправляющее. Если в сем последнем есть некое чутье, то будем видеть уже всю в совокупности тварь как-то чувствующею. В сем ее чувстве и можем предположить отражение общего неблаговидного ее состояния... Подается (апостолом) мысль, что будущее светлое состояние твари уже зачато и зреет в глубине твари, как плод во чреве матери, и готовится к проявлению... Под невзрачным теперешним положением твари зреет ее лучшее, — и в свое время явится, как плод из чрева. Сие предчувствуя, вздыхает тварь, томясь желанием, чтобы это совершилось поскорее... Но, сколько дается уразуметь, она беспокоится вместе и о нашем спасении, зная, что она скорее доспеет к своему освобождению, если мы скорее познаем Творца своего. Зная сие, потщимся со всем усердием и ревностью показать себя достойными своего перед Богом звания, не о себе только самих заботясь, но имея в виду и тварь, которая день и ночь вздыхает, из-за нас терпя напраслину» (Преосв. Феофан Затворник. Толкование первых восьми глав Послания ап. Павла к Римл. М. 1890, стр. 509-511).
Душа природы глубоко связана с подсознательной сферой человеческой психики, с чувствами и действиями больших масс людей, с войнами и перемещениями народов. Прозрения русских праведников перекликаются с древним пророчеством Исайи о каких-то таинственных грядущих событиях:
«Еще не мучилась родами, а родила; прежде нежели наступили боли ее, разрешилась сыном. Кто слыхал таковое? Кто видал подобное этому? Возникала ли страна в один день? Рождался ли народ в один раз, как Сион, едва начал родами мучиться, родил сынов своих? Доведу ли до родов, и не дам родить? говорит Господь. Или, давая силу родить, заключу ли утробу? говорит Бог твой» (Ис.66:7-9).
Не только русские, но и западные мыслители нашего времени поднимают вопрос о предстоящей духовной трансформации Природы. Наиболее известен из них Тейар де Шарден: хотя его справедливо критикуют за склонность к пантеизму, т.е. недостаточно четкому различению Божественного и тварного — его глубокие интуиции, будучи правильно понятыми, заслуживают самого серьезного внимания. Православный священник Александр Мень писал о Тейаре:
«Суть его интуиции — видение мира как живого организма, пронизанного Божеством и устремленного к совершенству. Воплощением этого тяготения и является эволюция Универсума, на вершине которой стоит человек. У корней эволюции он видит творческие силы, которые как бы свернуты, скрыты и разворачиваются постепенно в ходе развития. Но, когда в лице человека эволюция достигает критической точки, начинается объединение, конвергенция: мир устремляется к высшему Синтезу... Смысл Земли открывается и взрывается вверх, в смысл Бога. А смысл Бога укореняется снизу в смысле Земли. Трансцендентный, личный Бог — и эволюционирующий мир, не являющиеся больше противоположными центрами притяжения, но и входящие в иерархическую связь, для того, чтобы поднять всю человеческую массу в едином приливе, — такова должна быть та замечательная трансформация, которую теоретически можно предвидеть, но которая фактически уже проявляет себя во все растущем числе как свободомыслящих, так и верующих, в идее духовной эволюции Универсума. В этих словах Тейара, — заключает А. Мень, — выражено упование, на котором зиждется веера Библии, ибо для нее смысл истории заключен в движении к Царству, где Бог будет все во всем» (А. Мень. Истоки религии. Брюссель, 1991, стр. 361,370).
Возвращаясь к теме кризиса технической цивилизации, мы видим, что одна из его предпосылок — проекция дарвиновской идеи «борьбы за существование» на общую картину мира. Центральным здесь является представление об ограниченности энергетических ресурсов, за которые якобы ведется вечная война между « потребителями» в лице социальных «атомов» — индивидов, или между их государственными, национальными, корпоративными объединениями. В этой идее количество опять доминирует над качеством, и мощь враждующих субъектов представляется важнее их внутренней содержательности, поскольку именно мощь определяет конечный исход борьбы. Такая установка сознания привела в науке к преувеличенному пиетету перед сравнительно недавно (вскоре после открытий Дарвина) сформулированным всеобщим законом сохранения энергии. Между тем космология, с одной стороны, и биология, с другой, — представляют убедительные доказательства систематического и существенного нарушения этого закона. Хотя эти факты, как и многие другие, не вписываются в научную парадигму и поэтому не привлекают внимания, однако ближайшее будущее может привести к осознанию их фундаментального значения. Есть основания предполагать, что ресурсы энергии в принципе неограниченны и легко доступны, но Всевышний скрывает их от человека до тех пор, пока обладание энергией и мощью остается для него высшей и самодовлеющей ценностью. Как все, что делает Творец, цель здесь достигается минимальными средствами: искажение сознания, вызванное ложной установкой воли, приводит к научному заблуждению, которое закрывает доступ к источникам силы. Все дело, таким образом, в самом человеке.
Регельсон Л.Л., И. Хварцкия, Специфика богословского и научного мышления // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.13372, 31.05.2006 http://www.trinitas.ru/rus/doc/0017/001a/00171040.htm
Комментариев нет:
Отправить комментарий